осциллографов и подёргивающихся стрелок неведомых приборов, Матвей, издав негромкое матерное восклицание, застыл у пульта с множеством мигающих лампочек и знакомым ему по компьютерным играм джойстиком, а Енох, остановившись на пороге, с недоумением и любопытством осматривал странное оборудование.
— Так это и есть, Енох, ваша чудесная камера? — спросил наконец Корней, указывая на блестящий шкаф с раструбом. — Как вы ухитрились её сюда протащить?
Енох сначала непонимающе посмотрел на Корнея, а когда смысл вопроса дошёл до него, то, растеряв всю свою серьёзность, оглушительно расхохотался.
— Михаил Александрович, — обратился он к скорбно застывшему в стороне Мазину, — представление удалось, не томите публику — раскройте секрет фокуса, достаньте секретную начинку вашего чудо-агрегата.
Тот, со вздохом покорившись неизбежному, шаркая, зашёл за загадочный шкаф и, повозившись там, пощёлкав какими-то замками и задвижками, вытащил из его нутра деревянную, поблёскивающую бронзовыми кольцами и линзой объектива старинную фотографическую камеру. Тогда рассмеялся и Корней — неловким, недобрым смехом человека, признающего, что его одурачили; следом похихикал и Матвей, вообще не понимающий, что происходит; и лишь простодушный Макс, успевший уже полечиться на невиданном аппарате, совершенно запутался и, не разглядев ничего смешного в ситуации, задал вопрос:
— А зачем?
Ответил ему Енох, не упустивший случая уколоть старого знакомого.
— Макс, вы, несмотря на вашу богатую приключениями и неприятностями жизнь, остались наивны как младенец. Не понимаю, как вы занимаетесь инвестициями… хотя, впрочем, результат их легко предсказуем. Ну как вы себе представляете, можно получить с недоверчивых и опасных клиентов высокую, даже очень высокую оплату за простой снимок на старую фотокамеру? А за это великолепие с невежественных в своей массе богатеньких нуворишей можно запросить сколько захочешь, тем более что результаты будут — камера-то работает.
Енох бережно принял из рук Мазина камеру, вынес её в кабинет, поставив на стол, внимательно осмотрел, остался доволен и даже погладил её ласково по полированному корпусу.
— Давненько не виделись, старая подруга, — прошептал он еле слышно. — Давненько. В машину её? — поинтересовался он у внимательно наблюдавшего за ним Корнея.
— Нет, — отозвался что-то решивший для себя Корней. — Мы пока оставим её на хранение, на ответственное хранение, — произнёс он с нажимом и выразительно посмотрел на вздрогнувшего Михаила Александровича, — у нашего замечательного лекаря. Он будет пока следить за ней, охранять и даже с моего разрешения иногда пользоваться. А дальше я подумаю, куда её лучше деть. Да, Михаил Александрович?
— Да, хорошо, — прошептал смирившийся с судьбой Мазин. — Как скажете.
— Дело ваше, Корней. Теперь она принадлежит вам, вам и решать, — пожал плечами Енох.
Корней со словами «Позвонишь завтра днём, подъедет Бригадир, и перетрёте все условия» бросил на стол перед Мазиным визитку с номером и двинулся к выходу.
Енох тоже направился было за ним, но вдруг остановился и повернулся к застывшей троице.
— Что-то мне подсказывает, господа, что мы с вами ещё увидимся. Когда-то давно на досуге я составил ваши гороскопы. Там оказалось мало интересного, и я забыл об их существовании, но вот недавно, наткнувшись на эти бумаги в своём архиве, я попробовал совместить их и наложить на свой гороскоп, и тут обнаружились интереснейшие совпадения — они пересеклись снова все вместе. Я не поверил, решив, что где-то вкралась ошибка, что надо будет пересчитать заново, но теперь вижу, что сомневался я зря — расчёты оказались верны. Хотелось бы надеяться, что это наша последняя встреча, но теперь я уже не так уверен. Со звёздами спорить дело безнадёжное. — И, обращаясь к Турн-унд-Таксису, дёрнувшемуся вслед за ним, добавил: — А вы, Макс, оставайтесь… Я свяжусь с вами позже.
Матвей, на которого никто из присутствующих не обращал внимания, поколебавшись, вышел следом. Оказавшись снаружи, он первым делом наконец-то рассмотрел машину, в чреве которой ему уже довелось побывать и к которой сейчас направлялись так бесцеремонно обошедшиеся с ним знакомые. Присмотревшись, Матвей уважительно присвистнул. Таких «тачек» в городе было всего несколько, и не из-за фантастической цены — деньги в этом городе водились у многих. По негласному, но известному всем «табелю о рангах» владеть этим чудом немецкого автопрома дозволялось не каждому, и богатство тут являлось лишь третьим фактором — после власти и силы. Матвей, в лучшие свои времена не поднимавшийся выше пригнанного с голландской распродажи старенького «фольксвагена», а сейчас радовавшегося и битой «восьмёрке», решил, что выпавший ему шанс подобраться поближе к сильным мира сего упускать нельзя, и рванулся вперёд… но его опередили. Отиравшийся возле машины неприметного вида старик, словно возникнув из ниоткуда, склонившись, приглашающе распахнул перед подошедшим Корнеем дверцу и, когда тот, не обратив на него ни малейшего внимания, забрался внутрь, мягко, профессионально точным движением захлопнул её. На подошедшего следом Еноха старик даже не взглянул, и тот уселся сам, без помощи слуги. Перед тем как отчалить от тротуара, Корней приспустил стекло со своей стороны и что-то сказал старику. Тот согласно закивал и продолжал кивать и кланяться, пока ландо, не обращая внимания на красный свет светофора, не исчезло за ближайшим поворотом. Тут-то Матвей, переключив внимание с машины на зловредного старика, присмотрелся и узнал его. В отличие от прекрасно сохранившегося и лишь чуть располневшего для солидности Корнея, Никанор сильно сдал — резко состарился и выглядел чистеньким и опрятным угодливым старичком. А многочисленные складки и обвислые сенбернарские брыли придавали лицу старого служаки фельдфебельский вид. Тут Матвей припомнил пинок в зад, полученный им при насильственной посадке в машину, и отношение его к старому знакомому, недоброй памяти Никанору Семёновичу, оформилось окончательно. Впрочем, и тот Матвея в упор не замечал, а, развернувшись в направлении противоположном тому, в котором исчез хозяин, потрусил мелкой рысцой и вскоре пропал из виду.
Матвей постоял ещё недолго на тротуаре, поскрёб в задумчивости под курткой голую грудь и вернулся в офис, где на диванчике в углу по-прежнему сидел Макс, а за столом, сгорбившись, неподвижно застыл Мазин, быстро потерявший вальяжность, уверенность в завтрашнем дне и возможность легко добывать деньги для так полюбившейся ему роскошной жизни.
— Мишка, так ты меня и вправду не помнишь?
Михаил Александрович не ответил.
— Мишка, гадом буду, я ж не с ними, это всё совершенно случайно вышло. Я за пивом вышел, а тут ты… а потом они меня в машину затащили, а потом…
— Пошёл в жопу, балбес, — устало отозвался Мазин. — И без тебя тошно.
4.3
Корней предложил поужинать вместе, но Енох вежливо отказался, сославшись на неважное самочувствие и на необходимость поработать с теми документами, что Корней передал ему лишь на время и категорически запретил делать копии. Документы были секретными, и Енох, понимая, что при выезде его обыщут с особой тщательностью, и не думал нарушить запрет — он лишь делал необходимые краткие и шифрованные выписки, обрабатывая и систематизируя столь ценную для него информацию, ради которой он, собственно, и прилетел в эту страну и в город, из которого с трудом в своё время вырвался и в который не хотел возвращаться не меньше, чем Макс.
Корней подвёз его к подъезду бывшего доходного дома на Лиговке, неподалёку от Московского вокзала, где Енох снял небольшую, но хорошо отремонтированную и обставленную квартирку, являвшуюся когда-то частью огромной коммуналки. По заплёванной, с высокими ступенями лестнице, едва освещённой единственной лампочкой в мутном, молочного цвета плафоне и пробивающимися через пыльные окна цветными отблесками мерцающих на проспекте неоновых реклам, он поднялся на третий этаж, бесшумно открыл легко повернувшуюся на обильно смазанных петлях обшарпанную дверь. Не раздеваясь, включил свет в кухне, посидел, сгорбившись, у стола, выкурил сигарету. Затем прошёл в комнату, приспособленную под кабинет, включил настольную лампу, посмотрел, как разложены бумаги, проверил секретки на ящиках и усмехнулся, убедившись, что в его отсутствие кто-то заходил в квартиру, аккуратно рылся в его тетрадях и в столе. Слежку за собой он заметил сразу же после первого контакта с Корнеем и был готов к ней. Всё предсказуемо — именно этого и ожидаешь, когда имеешь дело с людьми из такой организации. Он походил ещё недолго по комнатам, включая то там, то тут свет, и наконец, оставив включённой лишь настольную лампу (свет в окне, выходящем на Лиговку), стараясь ступать как
